И снова нас порадовал Пётр Вальц своим произведением про мрачный мир Охоты. Рассказ вызывает больше вопросов, чем дает ответов. И это хорошо.
Дорогой Питер, поскольку ты коллекционируешь истории известного рода, я не мог не написать тебе. Сегодня утром у меня было несколько смешанное предчувствие, которое вскоре полностью оправдалось. Я обнаружил у двери конторы измятую, изорванную рукопись. Оказалось, что это дневник, откуда были вырваны почти все страницы. Он подписан именем моего клиента Кристофера Уолтера, который пропал неделю назад. Действительно, почерк принадлежит ему. Как его адвокат и просто хороший друг, могу подтвердить, что он имел привычку каждый вечер записывать пересказ прошедшего дня. Но что важнее всего, я знал некоторые подробности его занятий, в том числе о его связи с Ассоциацией Американских Охотников. Данные страницы открывают некоторые новые для меня сведения об этой организации, которая, как ты знаешь, не прощает ошибок и из виду которой нельзя скрыться. Многие слышали об их больнице для душевнобольных, под тенью которой они вербуют охотников. Однако лишь избранный круг людей знает о другой, секретной лечебнице, где работники Ассоциации тестируют лекарственные субстанции, в надежде синтезировать вещество, способное лечить заражённых, останавливая процесс «обращения». В этих записях она-то и описывается. Именно так, мой друг, среди той огромной массы материалов, что была мною изучена, я наконец-то получил действительно нечто новое, стоящее за какой-то гранью доступного для изучения простым адвокатом. Это лучшее, что мог подарить мне Кристофер. Он намекал мне о существовании этого учреждения, но понял я всё только сейчас. С этим письмом тебе передадут и дневник, у тебя он будет в сохранности.
***
12 октября, 1901 года.
Это утро, этот час, когда меня послали по, как казалось сперва, обычному делу, я помню очень хорошо; даже лучше, чем бы хотелось. Я сидел в кабинете, обставленном шкафами с колбами, флаконами, и прочей лабораторной посудой, в которой я мало понимал. Худая фигура Лекаря, находящаяся в тени, была очерчена по краю тусклым светом лампы. Стол Лекаря был усыпан бумажками и папками с записями. Даже если бы я попытался, вряд ли бы понял, что на них написано, — в основном там были записи о химических реакциях, изложенные на латыни. В открытое окно проникал слабый ветерок, и в далёких облаках виднелась еле заметная заря, но солнце ещё было за горизонтом. Массивные напольные часы навевали некоторую сонливость, отстукивая ритм, к звуку которого я уже давно привык. Лекарь сказал, что дело простое. Он велел привезти одного человека от Доктора Честера. Заразился этот человек недавно, поэтому пока был в здравом уме, и опасность данного предприятия заключалась только в моём заражении. Но для этого он должен был укусить меня. Будь он женщиной, мне бы следовало ещё бояться соблазнения. Лекарь же потратил немало слов на то, чтобы деликатно объяснить некоторый нюанс. Заражённый — «очень хороший экземпляр», но более того – сын какой-то важной персоны, которая желает бросить все средства на то, чтобы излечить своего подопечного. Это означало, что хоть для Лекаря заражённый и очередная подопытная мышь, но доставлен он должен быть невредимым, и я отвечаю за него головой. «Жизнь за жизнь».
Попрощавшись, хотел было пойти домой, чтобы взять револьвер, — простая мера предосторожности. Но на улице заговорился с одним из охранников. «Опять дым из “бойлерки”…» — промямлил он. Так мы называем постройку с печью, что стоит неподалёку от лечебницы. Там сжигают вещи новых пациентов. Из лечебницы донесся хриплый крик: «Не уходи, не уходи!..» и что-то в подобном роде, — мы никогда не узнаем, кому именно этот несчастный пациент кричал, ясно лишь только, что какой-то своей галлюцинации. А охранник этот — вроде приятный джентльмен; я не был с ним особенно знаком, но говорят, когда-то на охоте он проявлял себя превосходно. Справедливости ради стоит сказать, что охотники здесь все неплохие, только некоторым наскучивает стоять по периметру и тогда они возвращаются «в строй». У меня снова причудливо дёрнулась левая рука, потом изогнулась кисть. Охранник вопросительно посмотрел на меня. Пришлось объяснить ему, что иногда со мной такое происходит и контролировать это не могу. И всё же я решил опустить сведения о том, что происходит это обычно из-за нервов, пусть даже самых ежедневных. Поэтому, будучи охотником, совершая свои вылазки мне приходилось успокаивать себя обезболивающими микстурами, которые Лекарь так щедро предоставлял за некоторую плату. Теперь же не было необходимости твёрдо держать оружие и с микстурами я попрощался.
Когда пришёл домой, медлить не хотел, только какая-то внезапная тоска заставила меня взять с полки фотокарточку, где я, ещё с бакенбардами и густыми усами, стою позади Элизабет, а она сидит на стуле и улыбается. Она беременна. Мысли о ней будто каким-то крючком цеплялись за сердце. Но я привык к этому крючку, он врос в меня, стал моей полноправной частью. Сразу отбросил мысли, которые он из меня тянул, — не было никакого желания начинать снова об этом думать. Я взял револьвер, машинально проверив, полностью ли заряжен барабан, и пошёл к берегу. Было тихо, свежо. Сел в лодку и поплыл на северное побережье. Раньше на бронированном судне я добирался до опасных зон, и было всё ещё непривычно плыть в обычной лодке в спокойные места, не ощущая ни тревоги, ни страха. Иногда я вспоминал, как это было. Лодка тогда у меня была побольше, в ней помещалось ещё несколько человек и провизия. Я соорудил закрытый корпус, отделанный металлом, достаточно прочным, чтобы пули его не пробивали. Для обзора в нём я проделал небольшие продольные отверстия. Приводить в движение такую махину вёслами было проблематично, и я установил небольшой двигатель и руль. Плыла она медленно, зато была безопасной. Вскоре многие другие охотники переняли мой опыт.
Путь занял около двух часов. Дом Честера обнесён высоким каменным забором и находится не так далеко от берега, но при этом скрыт от лишних глаз, насколько это возможно. Во-первых, его окружают болотные заросли; во-вторых, пройти к нему можно только одной тропой. Но и она так хорошо спрятана, что даже если бы кто-то бродил в этом глухом месте, то вряд ли бы набрёл на неё случайно. В-третьих, забор затянут лозой и окружён кустами.
Солнце билось сквозь деревья и дымку. Пока пробирался к дому, с ветки вдруг взлетел ворон, и старые рефлексы дали о себе знать, — в следующее мгновение рука моя лежала на рукоятке револьвера. Птица улетела вглубь леса. Я не раз был у Честера, потому без особых затруднений вышел к его воротам и по привычке ударил в колокол. Через минуту Честер шёл через сад по дорожке из гравия, на круглом лице его красовалась фирменная массивная улыбка. Мы обменялись любезностями. Он сразу сказал, что этот случай особый — пациент не знает, что заражён, и знать ему не положено. Я поспешил заметить, что моя работа заключается только в том, чтобы доставить его к Лекарю. Остальное меня не волновало. Нет… меня даже радовало, что не придётся снова внушать кому-то призрачную надежду на выздоровление.
С яблонь падали редкие листья. Поднявшись на крыльцо Доктор хотел открыть двери, но я остановил его лёгким жестом и выложил всё, о чём мне думалось последние пару месяцев, о всех своих сомнениях. Сколько лет Ассоциация ищет лекарство, но нельзя было сказать, что мы хоть немного преуспели. Лекарю высказать это было бы самоубийством, но с Доктором я мог позволить себе говорить, как с равным. Я попросил его честно, без прикрас ответить мне, на что получил совет не задумываться об этом. Он может сидеть в своём дворце, закрывая на всё глаза. Но я-то знал, что испытуемые не просто теряют контроль и рассудок, как это происходит при обычном переходе от человека к одержимому, но прежде переживают резкое поражение различных участков мозга из-за приёма несовершенных и экспериментальных лекарств. Начинаются слуховые и зрительные галлюцинации, смены настроения, ненасытный голод, страх, паника, потеря зрения, мистический опыт. «Такова цена прогресса», — говорил Лекарь. Я бы врагу не пожелал заражения, говорить же о своём отношении к такому «лечению» мне представляется излишним.
Из дома донеслись звуки арфы. Я вопросительно посмотрел на Честера. «Наш кролик любит музицирование» — сказал он. Мы вошли в дом. Радужные переливы аккордов доносились из глубины гостиной. Это была известная музыка, но мне не удаётся вспомнить названия. Кажется, её написал Бах… или Гендель. Приятно одетый, статный юноша прекратил играть, увидев нас. Я велел ему идти к воротам, сказал, что догоню. Когда он вышел на улицу, я поинтересовался у Честера, зачем тот думает, я его везу. Оказалось, он хочет стать охотником! Я подумал, что это шутка, но Доктор меня разуверил, «Нет. Наивный кролик, наивный… Я ему пообещал, а он поверил». Я начал расспрашивать о подробностях. Согласно тому, что я выжал из него, Доктор сопровождал группу охотников, а на будущую жертву вируса они наткнулись случайно. Тот скакал верхом на лошади через лес, но зацепившись за ветку выпал из седла, потеряв сознание. Так они сначала подумали. Но последующее привело их в шок: от дерева отделилось полузаросшее корой тело размахивая торчавшими из него ветками, как руками, видимо собираясь перекусить добычей. Новая мутация, о таком монстре я ещё не слышал. Судя по выражению Честера, когда он об этом рассказывал, это создание до сих пор то ли изумляло его, то ли нагоняло на него ужас. Они, конечно, изрешетили одержимого, и тот испустил дух (если тот у него был), истекая заражённой кровью вперемешку с чёрной смолой. Жертву они тоже хотели пристрелить, но Доктор уговорил оставить его. Ему стало очень интересно, заразиться ли он от тех «живых» веток. «Так и оказалось, — говорил Доктор, — наш «кролик» подхватил вирус. Только не спрашивай, как я это определил. У меня свои методы. А «кролик»-то ничего не понял, он думал, что просто влетел в обычную ветку». Потом уже и выяснилось, что он то ли сыночек, то ли воспитанник какого-то богача. Честер опять улыбнулся. Я тяжело вздохнул, и, кажется, ещё немного и намылил бы этому докторишке морду. Я уже проиграл всё это у себя в голове, но в итоге пересилил себя и ушёл. По крайней мере его слова объясняли, почему этот человек сидит здесь, вдали от привычной жизни и родных. Иногда ты можешь найти своего палача сам. По пути к лодке я пытался осознать эту нелепость: такой сопляк, в костюмчике, с нежными щёчками собирается охотиться!
Поплыли обратно. Молодой человек спросил, работаю ли я на Ассоциацию. У меня не было причин скрывать от него что-либо, кроме цели нашей поездки, поэтому почти всегда отвечал честно. Расспросы продолжались, он называл меня сэром. Что ж, сэр поведал ему, что долгое время был охотником, но недавно, можно сказать, ушёл на пенсию. А сейчас сэр просто старик, который возит людей с одного берега на другой.
— А каково это было?
— Что?
— Бороться с тьмой, сэр, — этот разговор начал мне надоедать.
— Так же, как стирать бельё или продавать фрукты.
— Что Вы имеете в виду?
— То, что не нужно задавать мне эти вопросы.
Мы затихли. Я действительно не хотел говорить на эту тему, но ощутил вину за грубость перед человеком, который обречён быть измученным, умереть из-за чьей-то ничтожной попытки противостоять очередному злу и, по неясной причине, начал испытывать тёплые эмоции к этому чудаку.
«Это значит мстить», — вырвалось у меня. Он бросил вопросительный взгляд. «Каждый охотник убивает за что-то», — пояснил я, и он дерзнул спросил, за что же мстил я. И в голове у меня заклубились мысли: за что Кристофер Уолтер, пятидесятитрёхлетний мужик, чудом доживший до начала XX века, за что он убил десятки людей и кучу этих бедных одержимых на болотах? Тут-то я ему всё и рассказал. Не знаю, не знаю, зачем я это сделал. Всё равно он не жилец. Я рассказал ему, как жена умерла при родах. Как однажды я поехал в город и оставил пятилетнего сына у старухи, что жила по соседству. И как по возвращению нашёл кровь, лужи крови и следы борьбы. Даже тел не осталось (одержимые съели всё, в том числе кости).
«Оу…» — это всё, что он мог выдать, «Оу…». Разумеется я не ждал от него ни жалости, ни сочувствия, мне это было не нужно. Я спросил, за что будет мстить он. Как и ожидалось, юный джентльмен не знал, что ответить. Потом он начал что-то говорить, но я потерял нить и уже не слушал.
В тот момент я почему-то подумал, что последующие после моей истории времена были не так плохи. На «охоте» я чувствовал себя особенным, уникальным, а сейчас я выполняю работу, которую может делать каждый, и кто угодно вытирает об меня ноги.
Мы достигли центра озера, когда я заметил, как знакомо дёрнулась его левая рука. И не могло быть сомнений! Это движение я узнаю из тысячи подобных. Впереди лодки проглядывалась лишь легчайшая рябь. Вокруг стояла тишина, сравнимая с молчанием ангелов. Туман. А он всё твердил: «Как же я рад, что скоро попаду в Ассоциацию! Доктор Честер сказал, что меня возьмут. Как думаете, у меня получится?» Я сказал ему: «Да, думаю у тебя всё получится. Всё, что ты захочешь. Смотри, что там?» Я оставил вёсла. «Где?» «Там, в лучах Солнца!».
Он прищурил глаза в попытках разглядеть хоть что-нибудь в блёклом свете. Только рассматривать там было нечего; и мне нечего было думать, я всё решил, я знал, как должен поступить. Помочь ему, помочь этому бедному, наивному ребёнку; исправить то, что я наделал когда-то; спасти его… Пока он вглядывался, я вытащил револьвер и выстрелил ему в затылок. Тело рухнуло в воду. Я смыл капли крови, попавшие на борт лодки, посидел с минуту и загрёб дальше.
***
Мне удалось спрятать дневник и карандаш в клозете перед тем, как они забрали мои вещи в «бойлерку». Бежать после моей выходки смысла не было, от них не убежишь, да и не сильно хотелось. Что ж, «жизнь за жизнь». Жаль только, что я вряд ли окажусь для них таким же ценным экземпляром, как… Лиам. В соседней палате заражённый вопит нечленораздельные звуки. Одна из начальных стадий: первое время крики особенно сильны, потом идут на убыль, а когда конец близок, человек замолкает и полностью уходит в себя. Неизвестно, страдает он или нет, чувствует ли что-то, слышит ли, видит ли. Но скоро я узнаю.
К моей койке подошла Элизабет. Я попросил её поставить музыку. Она включила граммофон и вернулась к постели. Пластинка была потрёпана, поэтому шум почти заглушал музыку. Но я распознал, — это была та мелодия, из дома Честера. Смотря в её карие глаза, в которых было всё, что мне нужно, всё, ради чего можно жить, смотря в них я подумал: чтобы меня ни ждало, я не перестану чувствовать, по крайней мере, печаль. Потому что я человек. Элизабет сказала, что её впустили ко мне ненадолго и скоро ей надо будет идти. А я и не спорил. Слышать её голос уже было счастьем. С большим усилием встал и посмотрел в окно с решёткой. Мы были на втором этаже, на улице разговаривали охранники. Из «бойлерки» снова шёл дым. Она сказала, что будет молиться за меня, а я промолчал о том, что уже не верю в молитвы. Когда встречусь с Богом, то поговорю с ним лицом к лицу, а пока, наш с ним диалог не задался. Ночью разразился гром. Элизабет ушла, но будто кто-то незримый снова и снова ставит эту старую пластинку, и с каждым разом звук становится громче…
[запись обрывается]