Продолжаем публикации на тему фанатского творчества от нашего игрового сообщества. Представляю вам рассказ «Дождливая ночь», автор — Пётр Вальц.
«Всё начиналось как крестовый поход. Как миссия Иисуса избавить от страданий тех проклятых людей. Мы охотились за демонами, что обитают на болотах, но сами стали тьмой. Возможно, ещё большей».
Так говорил мой старик перед кончиной. Затёртая до дыр песня. Сегодня моя первая вылазка без него. В одиночку. Дождь льёт так, что земля будто плывёт под ногами. Можно попытаться закурить, но любой огонёк выдаст меня во всепоглощающей ночи. У меня хорошая позиция. Метров семьдесят: не слишком далеко, не слишком близко до цели. По плащу бьют крупные капли.
«Тогда мы ещё верили, что „инцидент“ — результат новой „чумы“, неизвестного вируса. Потом поползли слухи о том, что это дело рук человека, потом поговаривали о чёрной магии. Сейчас же верить во что-либо представляется беспочвенным. Уже не разобрать, что есть правда, что — нет. Байки да легенды плодятся с каждый днём, а ответов никто не находит. Я научил тебя нашему делу, потому что не мог дать тебе ничего другого. Я не мог научить тебя петь, играть на клавесине, лечить стариков, и что там ещё „они“ делают».
Голос отца крутится в голове. Он мог бы отдать меня в нормальную школу, если бы не просаживал всё за столом с парой карт в руке. Но я думаю, ему просто был нужен помощник. У него не было друзей, которые бы могли отправиться с ним туда. У него вообще не было друзей.
«Когда-то и я был таким же пугливым тихоней, каким был ты», — говорил он. — «Боялся каждого дуновения ветра. Но все мы учимся слушать стихию. Рано или поздно». «Если до этого тебе не пробьют череп пулей с цельнометаллической оболочкой», — мысленно ответил я.
***
Когда он умирал, в доме не было никого, кроме меня. Доктор Харди приходил к нам каждый день. Как-то раз перед выходом за порог он тихо сказал мне, что шансов у больного немного.
— Тут можно что-то сделать? — я не ощущал ни сочувствия, ни тревоги.
— В наших условиях — ничего, — ответил доктор.
Он ушёл, и я почувствовал облегчение. Мне захотелось прогуляться. У прилавков бакалейщиков временами останавливались покупатели, грузчики таскали ящики в магазин. Экипаж. На земле грязь и дерьмо лошадей. Воздух тяжёлый, жаркий. Увидев знакомый бар, я вошёл и присел за столик. Ко мне подошла официантка. Не глядя на меня она сказала:
— Что будете, сэр? — Это была Мэри. Подруга давних лет, которую я никак не ожидал встретить, тем более здесь, в Нью-Орлеане, в ближайшем к эпицентру городе. Она альбиноска. У неё белые короткие волосы и голубые, отчего-то печальные глаза.
— Привет, Мэри.
Она опустила на меня взгляд.
— Привет… Как твои дела?
— Присядь, — я указал на стул напротив.
Она так и сделала.
— Эй, ты чего там расселась?! — закричал старый Мартин, владелец заведения и бармен по совместительству.
— Не ругайся, Март, дай нам несколько минут.
Его гневная физиономия плавно перешла к скучающему одобрению.
— Значит, ты вернулась?
— Вернулась.
— Зачем?
— Не знаю… Мне нужны деньги.
— В Америке больше негде устроиться официантом? Разве ты не слышала, что происходит на болотах?
— Слышала.
Я промолчал. Может, она наивно полагает, что тут безопасно? Но я знал, что однажды вся та «грязь» переполнит болота и тогда выльется сюда.
— Ещё я слышала, что ты один из этих…
— Нет, с этим покончено. А где ты живёшь?
— У лавки кузнеца Альфреда. Справа от него, небольшой дом с изношенной черепицей и обшарпанными стенами. Я снимаю там комнату. Но не нужно ко мне приходить.
— Как скажешь.
***
Воспоминания мои хаотичны, извиваются в голове как черви. Справа от меня, на расстоянии примерно двухсот метров, послышалось ржание коня. Умирающего, истощённого. Я прислушиваюсь.
«Болота погубят тебя, засосут внутрь гнойной воды, а ты даже не заметишь. Слишком… слишком высокая цена. Пообещай мне, что ты больше не пойдёшь туда, никогда», — твердил старик изо дня в день во время болезни. — «Обещаю», — почти равнодушно говорил я. Не знаю, на самом ли деле он ожидал, что я завяжу или просто пытался успокоить совесть.
У меня отличная французская винтовка Lebel 1886 модификации 1893 года с оптическим прицелом, заряженная оболочечными 8-ми миллиметровыми патронами с бездымным порохом. Также я взял старого доброго немецкого друга Bornheim No. 3. Это надёжный и удобнейший в использовании полуавтоматический пистолет. Помимо этого я взял пару шприцов, наполненных обезболивающей микстурой, шприц со стимулирующей микстурой и немного патронов. Разумеется, в мой арсенал входят клинок, аптечка и некоторые ловушки, работающие по механизму растяжки.
Я знаю, что монстр там, внизу, на мануфактуре, но не решаюсь нападать на него, опасаясь, что другие охотники застанут меня врасплох. Так что я включил генератор, и те фонари на территории, что ещё не вышли из строя, горят холодным электрическим светом. Разместив ловушки, я удалился на холм неподалёку и стал ждать, пока кто-нибудь придёт за добычей. Отсюда всё видно. Слева почти непроходимые болота; прямо по курсу мануфактура с прилегающим двором со складом и бараками, — всё пришло в упадок; справа речка и за ней густой, страшно тёмный лес. Там же последовала яркая вспышка огня. Ржание коня сменилось чьим-то адским криком. Выстрелы. Там не менее пяти человек. Чья-то очередная стычка закончилась довольно быстро, через минуту всё утихло. Обычно охотники сбиваются в группы. Они скоро будут здесь, поэтому мне нужно компенсировать своё численное меньшинство внезапностью и обманом. Они бредут по этому лесу, уверенные в своей силе, в своём опыте. Глупость…
***
— Зачем ты пришёл? Я же сказала… — её голос был так же мягок и шелковист, как и годы назад. Я стоял, уже не разбирая слов, просто слушал голос. Как-то я брёл по лесу, изнеможённый и не спавший вторые сутки, и вдруг наткнулся, наконец, на небольшой поток воды. Я жадно пил из него, пил, пил, будто в последний раз вижу и слышу воду. Когда я услышал её голос, произошло примерно тоже самое. Изменилась ли она? Наверное, даже слишком. Или я изменился?
— Откуда ты знаешь, что я всё ещё — я? Столько времени прошло…
— Я не верю, что люди меняются.
— Но ведь они меняются. Меняются.
— Это не про тебя.
— Я уже получил сполна за свои грехи. Неужели ты не можешь сделать вид, будто не брезгуешь находиться рядом со мной? — Я был не против, все и всегда меня презирали, будто уличную шавку, питающуюся мусором, а если не презирали, то брезговали. Сын охотника-оборванца. Когда охотники вроде моего отца ступили на „проклятые земли“ с умыслом убивать друг друга из-за денег, из-за вознаграждения за прах монстров, который так высоко ценился химиками, агрономами, биологами и вообще всеми подряд, они предали своих предков, жён и детей. Мой отец, вероятно, понимал это в глубине души, но так и не признался даже, вероятно, самому себе. И всё же от чего-то так сильно хотелось, душа просто ныла, лишь бы она просто ненадолго притворилась…
— Сколько денег тебе нужно? — спросил я.
— От тебя — нисколько.
Когда я вышел из её дома, то сразу забил трубку и прикурил. Этой трубке около пяти лет. Мэри сделала мне её из глины. В ней не было ничего особенного. Просто трубка, из которой я любил тянуть дым табака, собранного на северо-восточных плантациях. Когда первый человек начал курить табак на территории Европы, люди подумали, что он – посланник дьявола. Они не могли никак иначе объяснить исходящий изо рта дым. Теперь все только и делают, что курят. Иногда меня посещает мысль, что мы действительно будто служим дьяволу. Возможно дым проник в меня, исказив мой разум, опустошив душу, сердце, очернив мысли. Я стоял у её дома, под мерзким солнцем; прохожие сновали туда-сюда. И выхода у меня не было. Кроме одного. Уйти, уйти дальше, от всех этих людей, живущих в свежевыглаженных жилетках на этой помойке.
***
Через речку начали переправляться охотники. Они думают, что вокруг никого. Слишком тихо, слишком спокойно. По пути они вырезают Прихвостней, — то есть самых незамысловатых одержимых, представляющих из себя живую мертвечину. Они вылезают на охотников прямо из воды. Свою позицию я уже зачистил, чтобы, когда начнётся пальба, ко мне не потянулись «заразившиеся». Вокруг меня в темноте лежало около десятка Прихвостней и пара Ульев. Если Прихвостни ничем особо не примечательны, кроме разлагающейся плоти и сгнивших прорех в теле, то многие находят Ульи чуть ли не самым интересным явлением «инцидента». С этим трудно спорить. Ульем становится женщина, оплодотворённая заражённым мужчиной. В утробе начинает образовываться нарост, в котором селятся искажённые вирусом жуки, мухи, пчёлы и прочие твари. Они облепляют всё тело, медленно жрут его изнутри и снаружи, женщина уже ничего не соображает, только бессмысленно бродит, а образование тем временем прорастает, ломая рёбра и, наконец, высовываясь наружу, скручивая тело пополам на 70-80 градусов, так, что грудь, шея и голова приобретают горизонтальное положение. Полностью подчинив себе тело, вирус, тьма, сама сущность дьявольского рока — да называйте, как хотите! – превращает измученное существо в опасного противника.
Прогнившие, обездушенные ещё до меня тела одержимых смердят, но не наливаются ни кровью, ни гноем. Несложно представить, что когда-то они были людьми. Сложнее представить, во что они превратились, чем они стали, что за зло движило ими в их мозгах, давно потерявших человеческий ход мыслей. Из перекрученных тел Ульев вылетели все «пчёлы», ища для себя новое пристанище, новую жертву. И единственными звуками в этой тиши были лишь едва слышные, невнятные бормотания этих уродов в лесах, их всхлипывания и стоны.
Можно было точно сказать, что охотников трое: двое мужчин и, скорее всего, женщина. Прицелился. Все трое уже идут по доскам во дворе мануфактуры. Они грамотно рассредоточились. Да, это не шпана какая-нибудь, которая трётся друг об друга, — таких сложнее стрелять. И всё же, один из них идёт прямо на мою растяжку около бочки с порохом. Во мне начинается мысленный отсчёт: раз, два… три!
Беднягу разносит взрывом, внутренности его разлетаются, утром их сожрут голодные заражённые псины. Другие двое с перепугу бегут в цех. Я прицеливаюсь в женщину, которая бежит последней, и, набрав воздуха, нажимаю на спусковой крючок. Пуля пробила череп, тело упало под фонарём, осветившим её белые, как снег, волосы…
***
«Нью-стрит, дом 18. Мэри Уолберг 27 августа 1899 год
Дорогая Мэри, я приходил к тебе несколько раз в течении последних дней, но ни разу не застал тебя. Куда ты пропала? Завтра на рассвете я отправляюсь в «заражённые» земли. Эти земли мои. Они родные для меня. Более родные, чем этот город, за исключением тех улиц, на которых мы выросли и провели вместе столько лет. Но они уже слишком переменили облик, я их не узнаю. Да и ты, наверное, тоже. Строительная компания вырубила наш старый сад, чтобы построить новые дома. Сейчас они заброшены, потому что никто не захотел здесь ничего покупать. Я беру с собой превосходное снаряжение, доставшееся мне от отца. Помнишь, как он играл с нами в детстве? Мне порой кажется, что это было с нами в какой-то другой, чуждой и далёкой жизни. Но иногда всплывает в перед глазами, как он в первый раз дал мне оружие, мне было четырнадцать. Он дал мне обычный, дешёвый и зацарапанный револьвер, но я тогда ощутил что-то особенное, что-то… да чёрт с ним.
И, пожалуйста, запомни свой адрес. Не будешь же ты всем говорить, что живёшь в доме с изношенной черепицей и обшарпанными стенами справа от лавки кузнеца Альфреда.
И всё же жаль, что мы не смогли поговорить, как нормальные люди.
С любовью, Дж.»